Жизнь для царя

28 декабря 2017 года
Сергей КОРОБКОВ
В Башкирском государственном театре оперы и балета в четвертый раз поставили «Царскую невесту» Николая Римского-Корсакова. Главная музыкальная сцена Уфы после периода растерянности переживает настоящий ренессанс. Каждую премьеру здесь готовят тщательно и полновесно, в расчет берут зрительские предпочтения и больше думают о просветительских задачах, нежели о коммерческой выгоде и бонусах от всевозможных фестивалей. Хотя и награды не заставили себя ждать: «Золотая маска» дирижеру Артему Макарову и ведущей солистке Диляре Идрисовой — за «Геракла» Георга Фридриха Генделя; национальная оперная премия «Онегин» бас-баритону Артуру Каипкулову — за партию Цуниги в «Кармен» Жоржа Бизе; приз «Легенда» всероссийского фестиваля «Видеть музыку» Леоноре Куватовой — худруку балетной труппы. 

«Царская невеста» — первая постановка Филиппа Разенкова в качестве главного режиссера знаменитого Аксаковского дома — спектакль жесткий, «мужской», не вписывающийся в традиционное толкование самой, пожалуй, известной и самой репертуарной оперы Римского-Корсакова. История отравления третьей невесты Ивана Грозного, запечатленная в пьесе Льва Мея и транспонированная в либретто самим композитором и его учеником Ильей Тюменевым, начиная с премьеры в 1899 году, служила образцом многочисленных сценических прочтений. Александровская слобода, разгул опричнины, царские смотрины лишь отдаленно свидетельствовали об исторической прописке сюжета. Хорошо сделанная интрига давала идеальную почву для эффектной демонстрации вокального и артистического мастерства солистов, портрет эпохи выглядел идеализированным фоном к сюжету о человеческих страстях. В отечественной истории, пожалуй, лишь однажды, на закате оттепели, была предпринята попытка разглядеть в «Царской невесте» не частную драму, а увязать ее со временем опричнины жестокого XVI века. В спектакле Ленинградского театра оперы и балета имени Сергея Кирова вдохновителем такой концепции в 1966 году стала художник Софья Юнович, поддержанная режиссером Романом Тихомировым. Другие постановки, как правило, сканировались со знаменитой московской версией (1955) режиссера Леонида Баратова и художника Федора Федоровского, заботливо и спокойно реконструированной три года назад Большим театром на правах исторического раритета. 

Элегию и мелодраму Разенков замещает трагедией в уже разыгранной на подмостках увертюре. Безмятежные проходы парней-косарей по колосящемуся полю сминаются вторжением опричников, набирающих рекрутов в свои грозные ряды. Прощаются слободские парни со своими подружками, поблескивавшие серебром косы тут же превращаются в орудия надсмотрщиков, погаными метлами расчищается от соломы до кровавых отметин черная земля (художник по свету Ирина Вторникова). И тут же гуляет, бурлит в хмельном угаре пирушка у Григория Грязного — предводителя осаждающей все живое страшной и неумолимой силы. Мужским, без сопрано и альтов, становится хор «На земле государю великому слава!», купируется пляска «Яр-хмель», но волюнтаристское вмешательство в партитуру Римского-Корсакова не воспринимается ни ошибкой, ни непочтением к классике. Все обострено до предела, привычная сусальность изгнана за пределы самой истории, повсюду посверкивает холодное оружие. И в маленькой золоченой часовне, передвигаемой по периметру сцены, вдруг вспыхивает кровавым светом плаха на месте алтаря. Мир, где каждый другому соглядатай и где человек обречен на существование меж храмом и застенком, по мысли режиссера и художника Владислава Анисенкова, поставлен на гибельный порог. Тревога и боязнь разрушают души, страсть оборачивается мороком, мечта бьется о тяжелую явь, сладкий мед подменяется ядом. 

Но есть просвет: рублевская Троица на поле арьерсцены и лик Богородицы, указующий путь к всепрощению. Есть и проводник — придуманный режиссером персонаж, названный Блаженным (Иван Шабанов). Своего рода медиум меж верой и безверием, совестью и бесчестием, хаосом и гармонией. Обнаженная до кровавых рубцов эпоха становится в спектакле главным действующим лицом. 

Маэстро Артем Макаров вслед за режиссером открывает в партитуре трагически суровые звучания, но при этом не узурпирует лирику и отдает дань превосходному мелосу Римского-Корсакова. Более всего это сказывается у превосходной Любови Буториной в партии Любаши и у обеих исполнительниц Марфы — Эльвиры Фатыховой и Диляры Идрисовой. Первая дает образ в полнокровном развитии, на широком дыхании и в движении от певческой медитативности к эмоционально драматическому финалу. Вторая предпочитает оставаться в символическом поле. Ее Марфа — полуребенок и кроткая по духу — существует словно вне обстоятельств времени и самой драмы. Гибели Марфы, чья последняя реплика «Приди же завтра, Ваня!» адресована то ли загубленному разбойником Грязным жениху, то ли самому Государю, зритель не видит. У златых врат ее встречает Блаженный. 

В сложносочиненном и многофигурном спектакле Разенкова наряду с тонко проработанной композицией массовых картин, где виртуозно меняет личины хор театра (хормейстер Александр Алексеев), безусловного внимания заслуживают работы Геннадия Родионова (Собакин), Владимира Копытова и Александра Краснова (Грязной), Ильгама Валиева и Артема Голубева (Лыков), Артура Каипкулова (Малюта Скуратов), Сергея Сидорова и Владимира Орфеева (Бомелий).

Партнеры